Николай Зенькович - ЦК закрыт, все ушли... [Очень личная книга]

— Тех, кто находит время и пишет для себя, в партийном аппарате не жалуют. Не говоря уже о защите диссертации или издании книги. Мораль там строже, чем в целом в партии. Так что выбирай: или остаешься в редакции и пишешь свои книги, или идешь в обком и пишешь их другим.

Разумеется, я выбрал первое.

А к концу недели редактор издал приказ, которым утвердил меня ответственным секретарем редакции. Этот шаг упростил мне задачу. Я позвонил в обком и сказал, какой неожиданный финт отмочил мой редактор. Как-то неудобно уходить с должности, не пробыв в ней ни одного дня.

— Конечно-конечно, — рассеянно произнес на том конце провода мой собеседник и добавил еще что-то о хитроумном шаге редактора.

Таким образом, первая попытка забрать меня в партийный аппарат успехом не увенчалась. А вот перед второй я не устоял.

Случилось это в конце февраля 1980 года. К тому времени я уже два с половиной года работал в редакции республиканской газеты «Звезда» — после окончания в Москве ВПШ при ЦК КПСС. Заведовал отделом пропаганды и числился в членах редколлегии. Писал очень много, печатался не только в своей газете, но и в центральных изданиях — «Правде», «Советской культуре», «Журналисте». В «Правде» даже как-то поинтересовались, не соглашусь ли я поехать их собкором, скажем, в Оренбург или в Курган. На что я ответил отрицательно: вот если бы собкором в Белоруссии, тогда другое дело. Но вакансий в Минске не было и не предвиделось.

В «Звезду» я пришел после двух лет жизни в Москве и, естественно, принес в редакционную жизнь немало вольномыслия. «Звезда» в те годы была газетой консервативной, скучной и официозной. Ее так и называли в журналистской среде: «генеральская газета». В первые же недели работы я буквально офонарел от академиков и профессоров, приносивших в редакцию бред, который они гордо именовали теоретическими статьями. Это был какой-то кошмар. И, представьте, эти статьи печатали! Так работать больше было нельзя, и я начал потихоньку реформировать свой отдел. Отказался от заумных профессорских сентенций, приступил к «очеловечиванию» пропагандистских материалов. Завел новые рубрики, привлек молодых, мыслящих авторов. Сам начал вести цикл социологических очерков.

Они вызвали настоящую бурю не только в коллективе, но и в ЦК партии республики. На одно из партийных собраний приехал заместитель заведующего отделом пропаганды Кононов, курировавший печать, и подверг меня разносной, уничтожающей критике. Это был праздник для редакционных консерваторов: таких зубодробительных оценок со стороны ЦК не помнили долгожители «Звезды» за все послевоенное время. Молодые мне сочувствовали, но и по их взглядам было видно, что судьба моя предрешена. В редакционных кулуарах зашушукались о переводе меня с ведущего отдела пропаганды на другой, не политический— то ли новостей, то ли писем. Вспоминали прежние проколы, о которых звонили из ЦК.

И действительно, вскоре последовал звонок: мне надлежало явиться в ЦК к самому заведующему отделом пропаганды Павлову Савелию Ефимовичу.

Поднялся к нему на четвертый этаж.

— Так вы догадываетесь, по какому поводу мы вас сюда пригласили? — спросил он, загадочно улыбаясь.

— Наверное, опять ошибка прошла?— екнуло сердце в предчувствии очередной беды.

— Не угадали. Мы решили пригласить вас на работу в ЦК.

— Меня? В ЦК? После выступления вашего заместителя на партсобрании?

— Заместитель ошибся в оценке. Это его личная точка зрения, а не мнение отдела, и тем более не позиция ЦК. Мы расцениваем ваши публикации несколько иначе. Я поздравляю вас с крупной журналистской удачей. Издательству «Беларусь» поручено выпустить их отдельной книжкой. Я сам разговаривал с директором, оттуда вам не сегодня-завтра должны позвонить.

Поистине мир полон чудес. Еще полчаса назад я поднимался по лестнице, готовясь к самому худшему. И вот такая метаморфоза.

— Но ведь я никогда в партаппарате не работал. В свое время отказался идти в обком. Я даже секретарем первички никогда не был.

— Ничего, ничего, опыт— дело наживное. Мы берем вас в сектор печати. Будете пока инструктором, а остальное от вас зависит. Вот если бы в другой сектор — тогда можно было подумать, там надо знать партийную работу на уровне обкома-горкома. А вам предстоит вести республиканские газеты и журналы. Дело знакомое, людей вы знаете, сами писать умеете.

Не успел я найти еще какие-либо аргументы, как хозяин кабинета нажал клавишу на телефонном устройстве, и через минуту в дверях показался Кононов — тот самый, который громил меня на партсобрании в редакции.

— Отведите Николая Александровича в орготдел, а потом — к секретарям. Постарайтесь, чтобы он побывал на беседах у всех. Ко второму я поведу сам.

И я зашагал по этажам, приемным и кабинетам высших партийных руководителей республики.

Очень хорошее впечатление произвел тогдашний секретарь ЦК по идеологии Александр Трифонович Кузьмин. Спросил, знает ли жена о предложении. Я ответил: нет, не знает, она в командировке. Расспросил о ней, где работает, сколько лет сыну. Тоже журналистом будет? Нет, не хочет. Почему? Потому что родителей никогда не бывает дома.

— А ведь разбирается, — рассмеялся Кузьмин.

— Будет очень много работы, — пообещал он. — В основном, писучей. Так что не огорчайтесь, если не сразу все пойдет, как хотелось бы. Здесь свои жанры, свои особенности.

Кузьмин интересовался методикой подготовки социологических очерков. Мне собеседник показался умным и душевным человеком. Я не ошибся в своем первом впечатлении. За пять с половиной лет, проведенных в стенах ЦК Компартии Белоруссии, было предостаточно возможностей, чтобы убедиться в правильности первой оценки.

В марте 1980 года я впервые вышел на работу в главный партийный дом республики. И покинул его стены в августе 1985 года с должности заведующего сектором печати и заместителя секретаря парткома аппарата ЦК.

Попробую рассказать об атмосфере партийного аппарата, о людях, там работавших, о наших взаимоотношениях, о том, как проходили совещания и летучки.

Партаппарат не был однородной, серой массой, как это преподносят авторы, знающие о нем понаслышке. Абсолютное большинство — талантливые специалисты, имевшие имя в своих сферах деятельности. На наших собраниях и теоретических семинарах вспыхивали острые дискуссии и споры. Уже тогда несогласие у многих вызывали формулировки типа: каждый член партии — политический боец, каждый партийный работник— политический руководитель. Уязвимость этих определений была очевидной— в них виделось искусственное разделение партийцев на бойцов и командиров, послушную массу и всесильный аппарат. Молодые работники не принимали военизированных терминов в партийной жизни. Что значит «рядовые коммунисты»? Выходит, есть не рядовые? А «боец», «солдат» партии? Какая власть у бойца? И дело здесь не в стилистике — в содержании.

Примеров подобных рассуждений, свежих и нестандартных, можно привести сколько угодно. А самое интересное, пожалуй, в том, что они не пресекались. Каждый волен был излагать на любом уровне свою точку зрения, не опасаясь последствий. Особенно много новаций стало появляться после прихода к власти Андропова, когда открыто заговорили о разделении функций партийных и государственных органов.

Признаюсь, странно и непривычно было слушать мне, недавнему выпускнику московской ВПШ, сдавшему на «отлично» курс партийного строительства, поначалу казавшиеся крамольными рассуждения некоторых моих коллег. Ведь каждая глава этого замечательного учебника начиналась со слов «партийное руководство». Партийное руководство общественными организациями, просвещением и наукой, промышленностью и транспортом, сельским хозяйством и здравоохранением, литературой и искусством, правоохранительными органами и торговлей. Ну и, естественно, Советами всех уровней. А правильно ли, что партия взяла на себя ответственность за бесперебойную работу кофемолок, стиральных машин и электробритв? Да-да, именно за работу этих бытовых приборов, образовав отделы торговли и бытового обслуживания в партийных комитетах.

Многим свежим людям, пришедшим на партийную работу с мест, бросалось в глаза, что ЦК заражен ведомственностью. Некоторые честно говорили на партсобраниях: мы, мол, не работники политического органа, а агенты министерств и ведомств, засланные ими для отстаивания их интересов. Шестнадцать отделов было в тогдашнем ЦК партии Белоруссии. А сразу после войны, вспоминали ветераны, было семь. Ведомственность уродует не только экономику, она давно захватила умы, нравственность, культуру. А ведь человек неделим, и не надо растаскивать по ведомствам его законные интересы. И партия должна быть неделимой, ее интересы тоже нельзя растаскивать по отделам.

В начале восьмидесятых годов Москва требовала выдвигать на партработу только специалистов народного хозяйства. Речь уже шла не только о первых лицах, но и об аппарате. Так скоро на идеологию ветеринаров сажать будем, иронизировали мы между собой. Появились районы и даже области, где в хозяйствах и на предприятиях не оказалось ни одного секретаря с гуманитарным или политическим образованием. Орготдельцы на нашу критику косились: не нашего ума, мол, дело.